В 1991 году произошла революция, старая жизнь рухнула, правила игры радикально изменились и, как после каждой революции, остались руины. Но «революция» закончилась и пришло время всё возрождать, но уже на новом фундаменте…90-е годы, такие как будто недавние, становятся предметом воспоминаний стариков. Вот и мне захотелось кое-что вспомнить из той, послереволюционной жизни. Что в 1991 г. произошла революция – сомневаться не приходится: старая жизнь рухнула, правила игры радикально изменились, власть и собственность оказалась в других руках. В «Интернационале» поётся о чаемой революции: «Кто был ничем, тот станет всем». Это вольная цитата из евангельской притчи о виноградарях: первые станут последними, а последние – первыми. Именно так происходит в любой революции. Так случилось и в 90-х.Среди моих читателей (особенно из «Завтра») всегда находится кто-нибудь, кто при словах о революции возмущается: «Какая революция? Это была неправильная, плохая революция, контрреволюция!». На самом деле, хороших и правильных революций не бывает. В письме к Вере Засулич от 23 апреля 1885 года Энгельс писал: «Люди, воображавшие, что они сделали революцию, всегда убеждались на следующий день, что они не знали, что делали, – что сделанная революция совсем не похожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которой избежали не многие исторические деятели». Он был очень прав. Чрезвычайно иронична оказалась история по отношению ко многим советским интеллигентам: уж как они призывали революцию, как ждали, как ненавидели всевластие КПСС, 6-ю статью Конституции и 5-й пункт советских анкет, как мечтали о свободе слова и выезда! И вот они-то почасту первыми и оказались выброшены на помойку жизни: закрылись НИИ, редакции и кафедры, где так привольно было (как выяснилось впоследствии) ругать строй, работая при этом по возможности и в своё удовольствие. Их уютный мирок – рухнул, и они оказались на обломках или даже под обломками. На это явление обратил внимание С.Г. Кара-Мурза. Он несколько раз по разным поводам и в разных книжках рассказывал: его бывшие коллеги-химики прямо жаждали прекращения советской жизни. Тогда он резонно обращал их внимание на то, что они живут именно благодаря советской власти и на её содержании, а будет ли их содержать власть антисоветская – это большой вопрос. Но неглупые вроде люди просто не понимали, о чём он. Главное – свалить тиранию. Именно подобные явления и заставили С.Г. Кара-Мурзу говорить о «затмении разума» — центральной идее всех его писаний. Ирония истории была ещё и в том, что тот, кто был неизмеримо менее революционен и даже аполитичен, пережили революцию проще и даже успешнее. Такова была и наша семья, и мои продавщицы, да много кто. Я лично никогда не была революционеркой. Я была любознательной и довольно начитанной, но при этом совершенно аполитичной особой. Мне, как и всем известным мне людям всех профессий родов занятий, казалось, что многое следует переменить в советской жизни. Мне думалось, что надо бы допустить частную инициативу, мелкий бизнес, снять многие бюрократические препоны – в сущности, с начала 80-х так думало большинство. Но для этого, как мне представлялось, совершенно не требовалось ни отменять советскую власть, ни запрещать КПСС, ни вводить многопартийность. Полезные изменения могли быть произведены сверху, как поначалу и казалось, что сделает Горбачёв. Приватизацию, т.е. разграбление государственной собственности, я и вообразить себе не могла. До такой степени не могла, что сначала даже не заметила приватизации, настолько она не помещалась в моём сознании. И вот вместо назревших реформ – случилась революция.Революция – это всегда разрушение. Прежняя жизнь падает, точно ветхое здание, которое не сумели или не захотели вовремя отремонтировать или хоть подпереть. Революция – это совершенно не созидательный процесс. Созидание новой жизни начинается уже после революции, на этапе, который во французской истории получил название Реставрации. Название, разумеется, условное: ничего на свете нельзя реставрировать, как дважды войти в одну реку. Мы сегодня только едва приступили к созидательному этапу, а до этого переживали затянувшийся этап революционного разрушения. Вернёмся, впрочем, в 90-е. Чрезвычайно любопытный вопрос: как повели себя люди на руинах? Кто пускал пузыри, кто выкарабкивался? А кто даже и ощутил, что это его время, его шанс? Ведь у каждого времени, как сказал Василий Гроссман в книге «Жизнь и судьба», свои сыновья, любимые временем, и свои пасынки, временем отвергаемые. В революцию они часто меняются местами. По моим наблюдениям, наиболее успешны были в 90-е годы два противоположных типа. Тип первый. Подлинные специалисты, в основном естественно-технического профиля. Эти нашли себе место, к сожалению, чаще всего за границей. Революция оказалась мощной центрифугой, которая жестоко отсепарировала тех, кто просто числился учёным и специалистом, от тех, кто в самом деле что-то знал и умел. При этом хотел непременно работать по специальности. Среди наших с мужем знакомых таких немало. Вот сын заведующего той кафедрой, где учился мой муж. Уехал в Америку, теперь он, можно сказать, мировая величина – руководитель важного института в ФРГ. Вообще, многие из «физтехов» уехали, и устроены очень хорошо – в разной степени, разумеется. Тут одна деталь: они были подлинными специалистами. Жаль, что их умения и таланты используются не у нас. Ну а те, кто просто числился – заняли те ниши, которые им были по силам: в торговле, домашнем обслуживании. Это мириады сотрудников НИИ, которых было при советской власти без счёта. Многие молодые инженеры-станкостроители, дети друзей моих родителей, уехали в Китай: тогда там требовались такие специалисты. Не гении, не творцы прорывных направлений – просто нормальные квалифицированные инженеры. А вот мои друзья детства по егорьевскому двору. Они работали на машиностроительном заводе, ездили наладчиками станков в ФРГ и Болгарию – сопровождали станки, которые продавались туда. Никогда не были семи пядей во лбу – просто нормальные труженики. Станкостроение загнулось первым, и они потеряли своё положение. Помнится, совсем было худо, я их привлекала к работе водителями, когда работала в итальянской компании её московским представителем. Так братья перекантовались, а потом устроились почти по специальности: их знакомый организовал сборочное производство люстр, и они пошли к нему чем-то вроде мастеров.
Многие научные работники успешно занялись бизнесом, потому что были людьми неглупыми, а наука не была для них чем-то таким, без чего они жить не могли. И заработали существенные деньги. С нуля. Но тут мы уже переходим ко второму типу успешных людей. Второй тип – это люди без внутренней привязки. Готовые делать, в принципе, что угодно. Что угодно — совершенно не обязательно грабить и убивать; таких, кто грабил и убивал, было в процентном отношении вообще немного. В этом смысле наша последняя революция, сравнительно с Октябрьской 17-го года, была, хвала небесам, довольно бархатной. Жизнь этих боевиков приватизации была яркой, но короткой: на каждом кладбище есть аллея жертв революции 91-го года; типичный возраст, в который они пали на своих «стрелках», — около 28 лет. И тех, кто сумел отхватить большие куски бывшей госсобственности и ставшие так называемыми олигархами, было уж совсем немного. Ни с теми, ни с другими я знакома не была. Основная масса – это обычные средние люди, ничего не отхватившие, а многое потерявшие. Не только с бандитами — я лично не была знакома ни с кем, кто взобрался на самый верх, стал министром, депутатом Госдумы или олигархом. Я наблюдала тот слой, к которому сама принадлежала – средняя московская интеллигенция: муж – научный сотрудник, инженер-физик, я — переводчица. Прямо герои Юрия Трифонова. О них я и пишу. Я давно заметила: удача в ту революционную пору часто улыбалась тем, кто «был ничем». Не имел железобетонного представления о себе и не стремился заниматься непременно тем, что написано в дипломе, или тем, к чему привык. Такие люди непредвзято смотрели на окружающую жизнь (на руины) и часто могли увидеть какую-нибудь возможность. Возможность ведь всегда есть: нужно просто уметь её увидеть; это что-то вроде загадочных картинок, где в смешении линий надо разглядеть трёх волков или рыбака и рыбку. Помню, такие картинки я ещё в дошкольном детстве любила рассматривать и разгадывать; их помещали в «Мурзилке» и «Весёлых картинках». Деловые возможности очень похожи на эти картинки. А вот те, кто точно знал, ктО он – приходил в ужас от утраты места и статуса, а потому возможностей не видел, вернее, твёрдо знал, что их – нет. И бедолага начинал выживать. Это гадкое, подлое, деморализирующее слово, вошедшее в обиход именно в ту пору. Я заметила: стОит человеку подумать о себе, что он выживает – это, как говорил Наполеон, «начало конца». Такой человек перестаёт видеть даже довольно очевидные возможности. Это что-то вроде паники, но не острой, а, так сказать, хронической, вялотекущей. Но, как всякая паника, она лишает возможности соображать, ориентироваться и принимать правильные решения. Помню сильно впечатлившую меня историю, рассказанную мне мамой одноклассника моего сына. Жила молодая женщина, дочь крупного партийного начальника. Кандидат наук, старший научный сотрудник МГУ. Всё у неё было: квартира, отличное место, которое казалось вечным и неколебимым, муж, маленькая дочка, которую она собиралась как-то по-научному воспитывать. И тут – крах. Зарплата обнулилась, папа умер, ничего не понятно. Муж, кстати, не разделял её паники: стал «бомбить» на своём «жигуле», как многие тогда. Это её особенно унижало: она – и вдруг жена таксиста. Впала в депрессию. Моя приятельница, врач, не психиатр, но всегда увлекавшаяся психиатрией, пыталась проводить с нею психотерапевтические беседы. Но куда там! Попала бедолага в самую настоящую психушку. При этом женщины адаптировались лучше мужчин: они меньше «о себе понимали» и готовы были делать то, что в данный момент ведёт к заработку. К тому же, у нас было неимоверное количество женщин-инженеров, тяготившихся соей профессией. Вот они-то и сбросили с себя докучный статус, как неудобную одежду, и занялись тем, что им по уму и даже по вкусу. В ту пору в Туле я познакомилась с женщиной средних лет, которая на момент знакомства работала уборщицей в банке. Она рассказала, что в прежней жизни лет двадцать работала инженером-конструктором. Я приготовилась уже произнести что-то соболезнующее, как оказалось, что моя собеседница ощущает себя вполне благополучной, а положение своё — даже лучшим, чем прежде. «Раньше так всё было трудно, ответственно, вечно боишься ошибиться, нервничаешь, а теперь убрала – и дело с концом». Часто находили интересные возможности люди, которые смотрели на вещи юмористически и готовы были сыграть в комедии жизни разные, порой неожиданные, роли. Когда я затеяла свой бизнес, я, помнится, стояла на лестнице подземного перехода и раздавала листовки, зазывающие в наш офис. Господи, каких живописных опущенцев мы поили чаем и всячески привечали! Но факт есть факт: так мы нашли первых продавцов нашего товара. А потом к нам повалили люди с закрывшихся предприятий, из НИИ, из контор, где по месяцам не платили зарплату, да и просто невесть откуда. Когда я рассказала одной женщине, как я вылавливала в окружающей среде первых продавщиц, она вздохнула соболезнующе: «До чего людей довели!». А мне лично всё это казалось новым, забавным и перспективным. Юмористический взгляд на вещи в те времена (да и в любые) – огромное подспорье в жизни. Серьёзное, полное драматизма самоощущение – не прокатывало. Все тогдашние бизнесы были маленькой комедией жизни. Большинство этих бизнесов просуществовало совсем недолго, но некоторые живут и поныне, а иные и разрослись, приобрели известность. Но если и не разрослись – исправно кормят своих создателей, и на том спасибо. Вот такие люди оказались любимыми сыновьями того революционного времени. Им свойственна изобретательность, ныне прозванная креативностью: бизнес ведь придумать надо. Они не боятся «пойти туда, не знаю куда», действовать без всякой инструкции и ясного понимания, к чему всё это приведёт. Они готовы менять свою жизнь и меняться сами. Сегодня этот тип считается очень ценным: инноватор, лидер, стартапер – ну, знаете, что принято говорить по этому поводу. Сегодня уж и детей в школах учат: ты не будешь работать по определённой специальности, ты сменишь за жизнь множество работ и профессий. Профессия на всю жизнь – это прошлый век. Вон и Герман Греф учит: специалисты не нужны, а нужны «энергичные люди». Что, опять революция готовится? Да вроде нет… Но такова нынче господствующая точка зрения. На самом деле, люди нужны разные. В эпоху слома – есть запрос на бойких стартаперов, тех, «кто был никем». Но жизнь постепенно входит в берега, и нужны – специалисты. А их нет. Но это уже не воспоминания, а неказистая современность.
